Детство

Детство Раджниша Чандра Мохана (Ошо) (1931-1938)

Раджниш Чандра Мохан родился в небольшой деревне Кучвара в Центральной Индии  11 декабря 1931 года. Он был старшим сыном в семье, в которой  было  пятеро сестер и шестеро братьев. Он родился в Джайнской коммуне, суровой еще процветающей религиозной группе, чей главный просвещенный Мастер, Тиртханкар  Махавира был современником Гаутамы Будды.

Говорят, что ребенок ни плакал ни пил молоко в течение первых трех дней – как бы завершая 21 день разделенных сейчас на 7 веков.

Его дед по материнской линии консультировался у  хорошо известного и уважаемого астролога, который посчитал предсказание странным  и зловещим.

Астролог сделал мои Кундали- карту моего рождения. Астролог изучил её и сказал: “Если этот ребенок выживет после семи лет, только тогда я сделаю карту – потому что кажется это невозможно, что он сможет выжить за семь лет, так что бесполезно делать Кундали.

С тех пор вся семья волновалась о том, что Ошо может умереть.

Мое раннее детство прошло в доме моих бабушки и дедушки, и я очень сильно любил их. Моя мать была их единственным ребенком. Они чувствовали себя очень одинокими, поэтому они  захотели забрать меня к себе. Поэтому до семи лет я был с ними. Я воспринимал их, как своих мать и отца. Они были очень богаты  и имели все возможные удобства, я жил как принц. Я любил своего дедушку так сильно, и он поастоящему любил меня. Так что пока он был жив, мне никогда не позволяли ездить к моим родителям. Он говорил: “Когда я умру, только тогда ты можешь ехать”.

Как, эта осознанность (это понимание) запредельного, перенеслось на семь веков назад, растворилось в обычной жизни молодого индийского мальчика не известно, но кажется, что Раджниш управлял обычной _________________. Это была еще совсем нетронутая часть Индии Киплинга, тихой захолустной  деревней, изолировать от школы и ближайшего города более чем тридцатью милями.

Зловещее пророчество астролога оказаться верным в одном отношении.

Хотя я выжил после семи лет, у меня было глубокое переживание смерти – не мое собственное, но моего деда. И я был так привязан к нему, что его смерть стала моей.

В самом начале наступления смерти  моего деда, он потерял речь. Двадцать четыре часа мы ждали в этой деревне что что-то произойдет. Однако, не было никакого улучшения. Я помню его борьбу в попытке что-то сказать, но он не мог говорить. Он хотел что-то сказать, но он не мог говорить. Так, нам нужно было отвезти его в город в повозке, запряженной буйволами. Медленно, одно за другим, его чувства уходили. Он умер не сразу, а медленно и мучительно. Сначала пропала его речь, затем его слух. Затем он закрыл глаза. В телеге я внимательно на все смотрел и это было длинное путешествие в тридцать  две мили.

Что бы ни происходило, это казалось выше моего понимания. Это была первая смерть которую я видел, и я даже не понял, что он умирает. Но постепенно все его органы чувств уходили и он становился бессознательным. Когда мы приблизились к городу, он был уже почти мертв. Он все еще дышал, всего остального уже не было. После этого он умерал не приходя в сознание, но на протяжении еще трех дней он продолжал дышать. Он умер бессознательно.

Эта медленная потеря его чувств и его окончательная смерть очень глубоко отпечаталась в моей памяти. Это был тот человек, с которым у меня были самые глубокие отношения. Для меня он был единственным объектом любви, а из-за его смерти, возможно, я больше  не был в состоянии чувствовать близость к кому-либо еще. С тех пор я был один.

Он был неотъемлемой частью меня. Я вырос в его присутствие, в его любви. Когда он умер, я чувствовал это. Сейчас это был _______. Больше я не хотел жить. Это было по-детски, но через это произошло что-то очень глубокое. Три дня я лежать, я не поднимался с постели. Я сказал: “Если он мертв, я не хочу жить”.

Возможность (попытка) одиночества случилась со мной в возрасте семи лет. Одиночество стало моей природой. Его смерть навсегда освободила меня от всех отношений. Его смерть стала для меня смертью всех привязанностей. После этого я не мог ни с кем создать отношения. Всякий раз, когда мои отношения с кем-то становились ближе, смерть пристально смотрела на меня (в упор). Таким образом, с теми, с кем я испытывал некую близость, я чувствовал, что если не сегодня, то завтра этот человек тоже может умереть.

Для меня любовь стала неизменно ассоциироваться со смертью. Это означало, что я не в состоянии был любить, не осознавая смерти. Могла быть дружба, могло быть сострадание, но сильная страсть не могла увлечь меня. Это безумие жизни не влияло на меня. Смерть пристально смотрела на меня до того, как начались удары жизни.

Для меня возможность кого-то другого стать моим центром была разрушена в самом начале моей жизни. Первый центр, который формировался сломался, и я был, так сказать, вернулся обратно к самому себе.

Потом я почувствовал, что это пристальное наблюдение смерти в раннем возрасте стало благом для меня. Если бы  такая смерть случилась  в более позднем возрасте, может быть, я нашел бы другие замены моего деда. Если бы я заинтересовался кем-то другим, я потерял бы возможность вернуться (прийти) к себе. Я стал своего рода чужым для других. Вообще он в этом возрасте, когда у нас появляются отношения с другими – когда мы признаемся обществом. Это возраст, когда нас инициируют (принимают), так сказать, в общество, которое хочет поглотить нас. Но я никогда не был принят  в обществе. Я вошел как человек, и я остался в стороне и отделен, как остров.